Несмолкаемая песня [Рассказы и повести] - Семён Шуртаков

— И чем пахнет? — спросил я.

— Вкусной водичкой, — ответила Любашка.

Никита стал головой на нору и сделал стойку, а Любашка зашла в воду и побежала вдоль берега. Кутенок с радостным гавканьем кинулся за ней по песку. Обоим было весело, как бывает весело только маленьким детям. Любашка брызгала на Кутенка водой, тот отбегал, но тут же возвращался. Он отлично понимал, что с ним играли. И вообще, оба они как-то очень хорошо понимали друг друга. Потому, наверное, пес куда охотнее играл с Любашкой или Никитой, чем с нами: он словно чувствовал возраст.

Пришло время возвращаться домой. Я опять взял Никиту, мать — Любашку, и мы пошли на свой берег. Кутенок тявкнул вопросительно: что же, мол, меня-то оставляете?

— А пойдем с нами, если хочешь, — ответил я. — Плыви.

Кутенок почуял неладное, забегал вдоль воды и жалобно заскулил: не оставляйте! Любашка с Никитой, глядя на него, тоже чуть не в слезы: не надо оставлять Кутешу!

Мы и сами понимали, что поступаем жестоко. Но ведь надо же было научить пса плавать по-настоящему!

Видя, что мы остаемся глухи к его жалобному плачу и уходим все дальше и дальше, Кутенок наконец решился, кинулся в воду и поплыл — только черный нос да вздернутые уши над водой закачались.

Щенка слегка снесло течением, и он выбрался на берег пониже нас. Вид у него, у мокрого, был самый жалкий. Но как важно он отряхивался, с каким горделивым бахвальством поглядывал теперь и на нас, и на все вокруг: такой маленький, а переплыл такую большую речищу!

Недалеко от Кутенка на ветке крушины сидел ворон. В тени деревца у воды виднелась склоненная фигура рыбака.

Расхрабрившемуся Кутенку теперь уже ничто не было страшно, и он задиристо тявкнул на черную птицу. Ворон только глазом повел на глупого щенка и продолжал спокойно сидеть на своем месте. Кутенок гавкнул еще раз. Тогда ворон потихоньку снялся с ветки и перелетел… Куда бы вы думали? Нет, не угадаете. Ворон перелетел на плечо рыболова.

— Что, Воронок, соскучился? — услыхали мы из-за куста.

И, как бы в ответ на вопрос, птица сказала коротко: «Кра».

Все это показалось нам удивительным и вообще интересным.

— А ведь это тот дядя, которого мы на вокзале видели, — тихонько сказала Любашка. — Помнишь?

Я пригляделся. В самом деле, за крушиной сидел дядя, объяснявший нам с Любашкой, как ехать на Истру.

Тем более интересно!

Мы расположились по другую сторону кустов и стали одеваться нарочно медленно.

Рыболов, надо думать, заметил наше удивление и решил удивить еще больше. Он сдернул с головы легкую выгоревшую шляпу и небрежно кинул в реку. Шляпу подхватило течением и понесло.

— Достань-ка, Воронок! — кивая на шляпу, тихо сказал рыбак.

Ворон взмахнул мощными крыльями и вскоре же настиг шляпу. Он аккуратно взял ее клювом за край и принес хозяину. Тот легонько тряхнул шляпу и опять надел на голову.

— Ну-вот теперь, в мокрой-то, не так жарко.

Мы сидели, забыв про одевание. Даже Кутенок, как бы что-то понимая, сидел смирно.

— А не пора ли нам пообедать, Воронок? — продолжал между тем разговаривать с птицей рыбак.

Он достал из-под куста рюкзак, развязал его, вытащил хлеб, яйца, соль. Отрезал по куску хлеба себе и ворону, на хлеб положил по яйцу.

Воронок слетел с плеча хозяина и, видя, как тот колупает яйцо, принялся делать то же самое. Хозяин откусывал хлеб, и Воронок клевал хлеб, хозяин ел яйцо, и Воронок тюкал клювом в яичную мякоть. Только что не подсаливал, а в остальном все копировал точь-в-точь.

Я взглянул на Любашку. Рот полуоткрытый, дыхания почти не слышно, а в широко распахнутых глазах светится восхищенное изумление. Никита тоже весь напрягся, просунулся головой в кусты, так что виден только его стриженый, весь в мокром песке затылок.

Рыбак же, видимо, задался целью окончательно доконать нас чудесами. Пообедав и завязав рюкзак, он не спеша вытащил папиросу и неторопливо разминая ее в пальцах, скомандовал:

— Воронок — спичку!

Тут уж не только Любашка, но и мы с матерью затаили дыхание.

Спички лежали около рюкзака на обрывке газеты. Ворон шагнул к ним, перевернул картинкой вверх, наступил на картинку одной ногой, а коготком другой начал терпеливо выдвигать коробок. Наконец коробок был выдвинут, Воронок взял спичку и зажал ее в лапе.

Мы думали, что этим все и кончится. Не тут-то было! Продолжая стоять на коробке, Воронок начал шаркать спичкой по нужному месту. И хоть не сразу, а все-таки зажег ее. Тогда только хозяин соизволил взять у него огонь и прикурил. Причем взял все так же не спеша, лениво, словно хотел лишний раз подчеркнуть, что дело это самое что ни на есть обычное.

— Спасибо, Воронок! — Рыбак легонько погладил своего помощника по иссиня-черным перьям.

А тот, довольный похвалой, сказал в ответ: «Кра-а! Кра-а!» — и снова перелетел на плечо хозяина. Мы так поняли, что «Кра-а… кра-а…» в данном случае означало не что иное, как «Р-ра-ад стар-ра-аться».

После этого рыболов с усиленным вниманием занялся своими удочками, одну проверяя, у другой меняя наживку, третью забрасывая на новое место. Мы поняли, что сеанс окончен, и пошли домой.

Узнал нас дядя или не узнал? Всего-то скорее, узнал и, встреться просто так, разговорился бы, наверное. Но сейчас он выступал как артист, артисту же во время представления не положено раскланиваться, даже с самыми близкими знакомыми.

Выше по реке купались ребятишки, и Никита, сказав, что догонит нас, побежал к ним поделиться необыкновенной новостью.

А Любашка еще раз оглянулась на кусты, за которыми сидел рыболов, и протянула:

— Вот бы такую птицу! Она бы мне все делала. Умная птица!

Я ответил, что птица действительно умная, но, прежде чем стать такой, дядя небось учил ее не день и не два.

— Я бы тоже научила! — с наивной самонадеянностью заявила Любашка. А когда мы с матерью усомнились в ее таланте дрессировщика, сдернула с головы панаму и сунула Кутенку в зубы. — Кутя, неси!

Похоже, делалось это уже не в первый раз, потому что Кутенок, не мешкая, взял панаму и важно, с полным сознанием исполняемого долга, понес. Для важности пес даже хвост держал трубой и ступал медленнее, чем обычно. Всем своим видом он как бы хотел сказать: а чем мы хуже какого-то Воронка?!

— А ведь здорово! — вынуждены были признать мы с матерью.

— Конечно, здорово! — самодовольно подтвердила Любашка.

— Ну, вот его и учи, чтобы все делал.

— Он не все слушает, — откровенно призналась дочка. — Я кинула в траву Зайку — он принес, а заставила покачать Наташку — он ей только волосы выдрал…

Мы миновали луговину и шли тропинкой вдоль пшеничного поля: мать с Кутенком впереди, мы с Любашкой сзади.

Выколосившаяся пшеница цвела, и в воздухе слышалось ровное пчелиное жужжание.

— Ну, теперь ты знаешь, что бывает с зелеными стебельками «потом»?

— Теперь знаю. — Любашка прислушалась. — А зачем сюда пчелы летают? Мед собирать?

— Нет. Кроме меда, они еще собирают с растений цветень..

Видела, наверное: возьмешься за цветок — на пальцах золотистая пыльца остается. Вот это и есть цветень.

— Цветень, — повторила понравившееся ей новое слово Любашка. — А зачем им она?

— Пчелы из нее соты делают, а еще себе и своим деткам пищу приготавливают.

— И вкусная пища?

— Я не едал, но, надо думать, вкусная.

— Цветень, — еще раз повторила Любашка. — Так это же с цветочков?

— А пшеница сейчас тоже цветет.

— А где цветы? Вот эти?

— Нет, это васильки. И когда они в хлебах, их считают сорной, то есть плохой травой.

— Они не плохие, они красивые.

— Красивые, но они пьют из земли соки, которые пшенице нужны.

Я сорвал один зеленый колосок и показал Любашке, как цветет пшеница. Цветение это было скромным, почти незаметным, но какой прекрасный плод приносит оно потом!

Рядом с пшеничным полем росла кукуруза, а за ней, ближе к деревне, довольно большой участок был засажен луком. Лук тоже цвел, и пчел здесь было еще больше.

— И с кукурузы пчелки пыльцу собирают? — спросила Любашка.

— Да, и с нее. А вот с лука — мед.

— Так лук же горький!

— Горький. Верно. И все же с этого поля — тут поболе гектара будет — пчелы могут собрать сто килограммов меду.

— Сто-о? — еще больше удивилась Любашка.

— Да, сто.

— Целый мешок?

— Ну, мед мешками редко меряют. Лучше сказать: хорошая кадка. Вот как у тети Шуры в кухне стоит.

— Лук же горький, а мед сладкий, — опять вспомнила Любашка.

— А вот пчелы умеют даже горькое перерабатывать на сладкое.

— Они работники?

— Да, они очень работящие. За граммом, за малюсенькой капелькой меда и то пчеле надо слетать не один раз. Вот и считай, сколько раз она слетает, чтобы набрать, скажем, стакан? Пчелы просыпаются вместе с солнышком и работают дотемна.